Склоняются долу солнцеподобные лики их
И просто мрут,
и давятся,
и тонут.
Один за другим уходят великие,
за мастодонтом мастодонт...
Сегодня на Верхарна обиделись небеса.
Думает небо -
дай
зашибу его!
Господи,
кому теперь писать?
Неужели Шебуеву?
Впрочем -
пусть их пишут.
Не мне в них рыться.
Я с характером.
Вол сам.
От чтенья их
в сердце заводится мокрица
и мозг зарастает густейшим волосом.
И писать не буду.
Лучше
проверю,
не широка ль в "Селекте" средняя луза.
С Фадеем Абрамовичем сяду играть в ок_о_.
Есть
у союзников французов
хорошая пословица:
"Довольно дураков".
Пусть писатели начинают.
Подожду.
Посмотрю,
какою дрянью заначиняют
чемоданы душ.
Вспомнит толпа о половом вопросе.
Дальше больше оскудеет ум ее.
Пойдут на лекцию Поссе:
"Финики и безумие".
Иззахолустничается.
Станет - Чита.
Футуризмом покажется театр Мосоловой.
Дома запрется -
по складам
будет читать
"Задушевное слово".
Мысль иссушится в мелкий порошок.
И когда
останется смерть одна лишь ей,
тогда...
Я знаю хорошо -
вот что будет дальше.
Ко мне,
уже разукрашенному в проседь,
придет она,
повиснет на шею плакучей ивою:
"Владимир Владимирович,
милый" -
попросит -
я сяду
и напишу что-нибудь
замечательно красивое.
(62 ст.)
1916
| 
